Я вернулся в Каслтон, домой, и позвонил Тикнеру, чтобы кое-что уточнить.

– Скажите, – начал я, – в мою жену и меня стреляли из револьвера тридцать восьмого калибра, верно?

– Да.

– И вы уверены, что стреляли из двух револьверов?

– На все сто.

– И один из них мой «смит-и-вессон»?

– Марк, вам все это давно известно.

– Результаты баллистической экспертизы у вас?

– В основном да.

Я облизнул губы и напрягся. Очень хотелось надеяться, что я заблуждаюсь.

– В кого стреляли из моего оружия – в меня или Монику?

– С чего это вдруг вас заинтересовало? – подозрительно осведомился Тикнер.

– Да так, любопытно.

– Ясно. Секунду, не вешайте трубку. – Он зашелестел бумагами. Я почувствовал сухость в горле и еле удержался от того, чтобы не отключиться. – В вашу жену.

Услышав, что к дому подъехала машина, я попрощался и положил трубку. Ленни вошел в комнату. Постучать он не удосужился. Но ведь Ленни никогда не стучится, это всем известно.

Я сидел на диване. В доме было тихо, все призраки уснули. В обеих руках у него были ракетки. Он широко улыбался. О Господи, как же часто я видел эту улыбку! Она могла быть кривой. Могла быть открытой. Или болезненной, как тогда, когда он ударился о дерево, спускаясь на санках. Я снова вспомнил, как в третьем классе затеял драку с Тони Мерруно и Ленни набросился на него сзади. Кажется, Тони разбил ему очки. Но Ленни на это было наплевать.

Я так хорошо знал его. Или, может, не знал совсем.

Увидев выражение моего лица, Ленни перестал улыбаться.

– Мы вроде в сквош сегодня собрались поиграть, верно, Ленни?

Он положил ракетки на стол.

– Ты никогда не стучишь – всегда просто открываешь дверь. Вот как сейчас. Так что же ты, Ленни? Ты пришел за мной. Открыл дверь.

Он закачал головой, но мне уже все было ясно.

– Два револьвера, Ленни. Вот в чем все дело.

– Не понимаю, о чем это ты, – сказал он, но уверенности в голосе не было.

– Мы исходили из того, что Моника не сумела достать оружие через Стейси и воспользовалась моим. Но все было не так. Я только что узнал результаты баллистической экспертизы. Забавно получается. Ты ведь так и не сказал мне, что Монику застрелили из моего револьвера. А в меня стреляли из другого.

– Ну и что? – В Ленни проснулся адвокат. – Из этого ничего не следует. Может, Стейси все-таки раздобыла ей «смит-и-вессон».

– Так оно и было, – сказал я.

– Ну и прекрасно, тогда все сходится.

– Да? И каким же образом?

Он переступил с ноги на ногу.

– Итак, допустим, что Стейси помогла Монике заполучить револьвер. Моника выстрелила из него в тебя. А когда Стейси появилась несколько минут спустя, попыталась выстрелить и в нее. – Ленни подался в сторону лестницы, словно демонстрируя, как все происходило. – Стейси мчится наверх. Моника стреляет, отсюда и след от пули. – Ленни указал на то место, где пуля вонзилась в перила. – Стейси влетает в спальню, хватает твой револьвер, спускается и стреляет в Монику…

– Стало быть, так все и произошло? – Я вопросительно посмотрел на Ленни.

– Нет, этого я не утверждаю. Так могло произойти.

Я выдержал короткую паузу. Ленни отвернулся.

– Есть тут одна нестыковка, – сказал я.

– Да? И какая же именно?

– Стейси не знала, где я держу оружие. И шифр от сейфа тоже не знала. – Я встал и подошел к нему. – А вот ты, Ленни, знал. Ведь я все юридические бумаги хранил в сейфе. Я во всем тебе доверял. И сейчас мне нужна правда. Моника стреляет в меня. Входишь ты и видишь меня лежащим на полу. Ты решил, что я мертв?

Ленни прикрыл глаза.

– Ну же, Ленни, говори.

Он медленно покачал головой.

– По-твоему, ты любишь свою дочь, – сказал он. – Но это только по-твоему. Ты и понятия не имеешь, что такое настоящая любовь. Она все растет и растет. Чем старше становится ребенок, тем больше к нему привязываешься. Возвращаюсь я недавно с работы домой, а Марианна плачет – чем-то ее обидели в школе. Мне сделалось нехорошо. Я подошел к ее кровати, и тут мне кое-что открылось. Я понял, что, если моему ребенку плохо, мне хорошо быть не может. Понимаешь, о чем я?

– Говори, как все это было, – упрямо повторил я.

– Да ты, в общем, и сам все сказал. В то утро я пришел к тебе домой. Открыл дверь. Моника с кем-то разговаривала по телефону. В руке у нее был револьвер. Я подбежал к тебе и, не веря глазам, принялся нащупывать пульс… – Он встряхнул головой. – Моника закричала – мол, никому не позволю отнять ребенка. И наставила револьвер прямо на меня. Честное слово. «Все, конец», – подумал я, отскочил в сторону и бросился вверх по лестнице. Я вспомнил, где ты держишь оружие. Она выстрелила. Вот след от пули. – Он указал на перила и несколько раз глубоко вдохнул.

Я ждал продолжения.

– В спальне я нашел твой «смит-и-вессон».

– Моника побежала за тобой?

– Нет. – Голос Ленни упал. – Может, нужно было воспользоваться телефоном. Или потихоньку уйти из дома. Не знаю. Впоследствии я сотни раз проигрывал эту сцену, пытаясь понять, как же стоило поступить. Но представь себе: мой лучший друг убит, а эта обезумевшая сучка орет, что уходит отсюда со своей дочкой, моей крестницей. Вдобавок она уже стреляла в меня. Откуда мне было знать, что ей взбредет на ум?

Он отвернулся и замолчал.

– Ленни?

– В общем, не знаю, как все получилось, Марк. Право, не знаю. Я кубарем скатился со ступенек. Она все еще держала револьвер в руке…

– И ты выстрелил.

Ленни кивнул.

– Убивать ее я не хотел. По крайней мере, так мне казалось. Но вот вы оба лежите на полу мертвые. Я собрался было позвонить в полицию, но вдруг подумал, что все это вызовет подозрения. Я стрелял в Монику под необычным углом, полицейские могли решить, что она стояла ко мне спиной.

– И ты испугался, что тебя арестуют?

– Естественно. Я ведь удачливый защитник, поэтому копы меня ненавидят. Представь себе, как бы они обрадовались.

Это замечание я комментировать не стал.

– И ты разбил окно?

– Да, снаружи. Чтобы подумали на грабителей.

– А потом раздел Монику?

– Да.

– Зачем?

– На Монике наверняка остались следы пороха, коли она стреляла. А я не хотел, чтобы полиция пронюхала об этом. Все должно было выглядеть так, будто имело место внезапное нападение. Я выбросил одежду и вытер ладонь Моники детским подгузником.

Мы подбирались к сути, и оба понимали это.

– Ну а что с Тарой? – Я скрестил на груди руки.

– Она – моя крестница, и оберегать ее – мой долг.

– Не понимаю.

Ленни всплеснул руками.

– Сколько раз я просил тебя составить завещание?

– А это-то при чем?! – изумился я.

– А ты подумай. Все последнее время, когда распутывалась эта ужасная история, ты прикидывал, что да как, опираясь на свой профессиональный опыт, верно?

– Положим.

– Ну и я действовал точно так же. Теперь представь себе: вы с Моникой мертвы, Тара плачет в соседней комнате. И тут появляюсь я, Ленни-адвокат. Я сразу понял, что будет дальше.

– И что же?

– Завещания ты так и не составил. Опекунов дочери на случай своей смерти не назначил. Неужели не понимаешь? Ведь в этом случае Тару должны были передать Эдгару.

Я посмотрел на Ленни. Об этом я действительно никогда не задумывался.

– Конечно, твоя мать могла бы опротестовать такое решение. Но учти финансовые возможности Эдгара, а также ее семейные обстоятельства – муж-паралитик – и судимость шестилетней давности за езду в нетрезвом виде. В общем, опекунство Эдгару было бы обеспечено.

– И допустить этого ты не мог.

– Я – крестный Тары. Защищать ее – мой долг.

– А Эдгара ты ненавидишь.

Ленни покачал головой.

– Думаешь, я не простил ему того, что он сделал с моим отцом? Отчасти, пожалуй, да, во всяком случае подсознательно. Но и без этого у меня есть причина его ненавидеть. Эдгар Портсман – воплощенное зло. Посмотри, что он сделал из Моники. Я просто не мог ему позволить сломать жизнь твоей дочери.